Красота - религия мудрецов

            Иисус, сын моей дочери, родился здесь, в Назарете, в месяце январе. И в ту ночь, когда он был рождён, нас посетили мужи с Востока. То были персы, пришедшие в Изреельскую долину с караванами мадианитян по пути в Египет. Не найдя себе пристанища в постоялом дворе, они искали приюта в нашем доме.

            И я приветствовала их и сказала: «Моя дочь родила сына этой ночью. Верно, вы простите меня, если я не буду прислуживать вам, как подобает хозяйке».

            Тогда они поблагодарили меня за предоставленный им приют. Отужинав же, сказали: «Нам хотелось бы взглянуть на новорожденного».

            Теперь Сын Марии выглядел прекрасно, и она была весьма пригожа.

            И когда увидели персы Марию и её дитя, то извлекли из своих мешков золото и серебро, мирру и ладан, и сложили их к ногам ребенка.

            Затем они пали ниц и молились на странном языке, нам непонятном.

            И когда я повела их в приготовленные для них покои, они шли, словно испытывая благоговейный трепет перед увиденным.

            Когда же пришло утро, они оставили нас и отправились своим путем в Египет.

            Но на прощанье они обратились ко мне и сказали: «Этому дитю всего только день от роду, но мы увидели свет нашего Бога в Его глазах и улыбку нашего Бога на Его устах.

            Мы просим вас оберегать Его, дабы Он мог оберечь вас всех».

            И говоря так, они взобрались на своих верблюдов, и мы не видели их больше.

            Теперь, казалось, Мария не столько радовалась своему первенцу, сколько была полна удивления и изумления.

            Она подолгу смотрела на младенца, а потом поворачивалась лицом к окну и вглядывалась в небесные дали, словно ей являлись там виденья.

            И долины простирались между её сердцем и моим.

            И ребенок рос телом и душой, и Он был непохож на других детей. Он держался обособленно и был почти неуправляем, и я не могла удерживать Его.

            Но все в Назарете любили его, и в сердце я знала почему.

            Часто он брал нашу еду, чтобы отнести её прохожему. И Он раздавал другим детишкам сладости, которыми угощала я его, прежде чем мог отведать их Своими собственными устами.

            Он влезал на деревья в моем саду, чтобы набрать плодов, но никогда не ел их Сам.

            Он состязался в беге с другими мальчишками и, поскольку Он был быстроног, то часто отставал, чтобы они могли миновать конечный колышек, прежде чем Он сам добегал до него.

            И иногда, когда я вела Его к Его ложу, Он говорил мне: «Скажи матери моей и остальным, что только моё тело будет спать. Моя душа будет с ними, пока их души не прийдут в моё утро».

            И много других дивных слов говорил Он, будучи мальчиком, но я слишком стара, чтобы вспомнить.

            И вот теперь они говорят мне, что я больше не увижу Его. Но как мне поверить тому, что они говорят?

            Я всё ещё слышу Его смех и то, как Он бегает по моему дому. И когда бы ни целовала я щеку моей дочери, Его аромат возвращается в моё сердце, и кажется, что мои руки полнятся Его телом.

            Но разве это не странно, что моя дочь не говорит со мной о своём первенце?

            Порой мне кажется, что моё стремление к Нему больше, чем ее собственное.

            Словно бронзовое изваяние, она непреклонно встречает свой день, в то время как моё сердце тает и растекается ручьями.

            Быть может, ей известно то, чего не знаю я. Как бы я хотела, чтобы она могла и мне поведать об этом.



            Дж.К.Джебран "Иисус, сын человеческий"



            Перевод с англ. Deilf

Картина - Елена Черкасова, "Поклонение волхвов"

Дж.К. Джебран, "Иисус, сын человеческий".
        Пер. с англ. -  Deilf, 2015

Картина - Hans Hassenteufel, (1887 - 1943), "Salome"

                     * * *

            Осенью я собрал все мои печали и похоронил их у себя в саду.


            Когда вернулся Апрель и весна сочеталась браком с землею,
в  моем саду выросли дивные цветы, ничуть не похожие на все
прочие.


            Посмотреть на них пришли соседи, и все они просили: 
«Когда настанет осень, время сева, не дашь ли нам семян этих  
цветов, чтобы они росли и у нас в саду?»                  

            Дж. Х. Джебран, «Песок и пена»

"Женщина, которую боги одарили красотой души, соединенной с красотою тела, - это и явь, и загадка. Истина ее открыта тем, кто смотрит на нее глазами чистоты и любви, но спрятана в тумане смятенной растерянности от жаждущих описать ее словами.

Сельма Караме была красива душой и телом. Как описать ее тем, кто ее не знал? Может ли осененный крыльями смерти представить трель соловья, шепот розы, дыхание ручья? Может ли узник, закованный в цепи, внимать дуновению утреннего зефира? Но разве молчание не труднее слов? Разве благоговение запрещает мне описать простыми словами один из образов Сельмы, если я не в силах изобразить ее такой, какой она была, в строках из золота? Голодающий, блуждая в пустыне, довольствуется сухим хлебом, если небеса не посылают ему манны и утешения.

При взгляде на Сельму, тоненькую и стройную, в белом шелковом платье, казалось, будто в комнату через окно проник луч лунного света. Ее плавные, медлительные движения чем-то напоминали ритм исфаханских мелодий. Она говорила мягким и нежным голосом, прерываемым вздохами, и звуки слетали с ее алых уст, словно капли росы с коронки цветка при малейшем колебании воздуха. А ее лицо... Кто мог бы описать лицо Сельмы Караме? Какими словами изобразить спокойное, грустное лицо, как бы спрятавшееся под прозрачным покровом бледности и в то же время открытое? Где язык, каким описать черты, что являют одну за другой тайны ее души, напоминая тому, кто смотрит на нее, что есть и иной мир, помимо этого мира!

Красота Сельмы не отвечала канонам, установленным людьми для прекрасного. Скорее она была странной, как греза или видение, как вышняя мысль, чуждая определению и мере, неподражаемая для кисти художника, невоплотимая для резца ваятеля. Красота Сельмы включалась не в золотистых волосах, а в окружающем их ореоле невинности, не в больших глазах, а в том свете, что струился из них, не в алых устах, а в присущей им сладости, не в белоснежной шее, а в манере слегка наклонять голову.

Сельма была красива не совершенством пропорций, а благородством духа, подобным белому пламени, парящему между землей и бесконечностью. Красота Сельмы была чем-то близка тому поэтическому гению, чью печать носят возвышенные поэмы, неумирающие полотна и мелодии. Удел же отмеченных гениальностью - несчастье, ибо как высоко ни воспарят их души, облачением их служат слезы.

Сельма была немногословной, часто впадала в задумчивость. Но даже ее молчание было музыкой, что уносила собеседника в далекий мир грез, где слуху его открывалось биение сердца, а взору - образы мыслей и чувств

Одной чертой, которая наиболее отличала Сельму, определяя ее характер, была глубокая, ранящая грусть. Казалось, она набрасывала ее на себя, словно некую духовную пелену, отчего ее прекрасный облик исполнялся большей таинственности и большего достоинства, а черты духа открывались взору, как в тумане утра - силуэт цветущего дерева".

Дж. Халиль Джебран, "Сломанные крылья".

Перевод - Волосатов В.

Картина - Vicente Romero Redondo