Великие о русских и России

[deilf]

1. Михаил Казиник

«КУЛЬТУРА и ДУХОВНОСТЬ - единственное, что отличало когда-то Россию от других стран. Мы неслучайно смешим весь цивилизованный мир своими автомобилями и телевизорами, компьютерами и стереосистемами.

Наш народ был рождён для другого. Для Духовного творчества.

Неслучайно именно Духовность экспортировали мы на весь мир в течение всего XIX столетия».

Михаил Казиник, «Тайны гениев», т.2, Послесловие.

2. Преподобный Силуан Афонский

«— Как ты думаешь, О. Ф., почему же так немцы лучше русских умеют строить машины и другие вещи?

        В ответ О. Ф. снова стал восхвалять немцев, как народ более способный, более умный, более даровитый, в то время, как «мы, русские, никуда не годимся».

        Отец Силуан на это ответил:

        — А я думаю, что тут совсем другая причина, а не то что неспособность русских. Потому, я думаю, это, что русские люди первую мысль, первую силу отдают Богу и мало думают о земном; а если бы русский народ, подобно другим народам, обернулся бы всем лицом к земле и стал бы только этим и заниматься, то он скоро обогнал бы их, потому что это менее трудно.

        Некоторые из присутствовавших монахов, зная, что в мире нет ничего труднее молитвы, согласились с Отцом Силуаном».

«Преподобный Силуан Афонский», гл. 3.

3. Григорий Померанц

«Синявский подхватывает и сплетает оба мотива: чувство неловко­сти среднего человека, не такого, как надо, и чувство гения, взлетаю­щего над ограниченностью штатного европейца, француза, немца, англичанина. Русскую широту Синявский выводит из Святого Духа, который веет, где хочет, но особенно свободно – в России, именно потому, что она так и не сложилась в устойчивую, замкнутую форму, потому что в ней полно метафизических щелей. Картина, которую он рисует, выводит нас из области индивидуальной психологии и дает целостный образ народа, создает нечто вроде «идеального типа» рус­ской истории, как сказал бы Макс Вебер, образ русского клубка про­тиворечий – и делает это легко, играя, наслаждаясь радостью игры в духе постмодерна, не поколебленного и за колючей проволокой.

«Религия Св. Духа как-то отвечает нашим национальным физиономическим чертам – природной бесформенности (которую со стороны ошибочно принимают за дикость или за молодость нации), текучести, аморфности, готовности войти в любую форму (придите и володейте нами), нашим порокам или талантам мыслить и жить артистически при неумении налаживать повседневную жизнь как что-то вполне серьезное… В этом смысле Россия – самая благоприятная почва для опыта и фантазии художника, хотя его жизненная судьба бывает подчас ужасна.

От духа – мы чутки ко всяким идейным влияниям, настолько, что в какой-то момент теряем язык и лицо и становимся немцами, фран­цузами, евреями и, опомнившись, из духовного плена бросаемся в противоположную крайность, закостеневаем в подозрительности и низколобой вражде ко всему иноземному. Слово – не воробей, выле­тит – не поймаешь. Слово для нас настолько весомо (духовно), что заключает материальную силу, требуя охраны, цензуры. Мы – кон­серваторы, потому что мы нигилисты, и одно оборачивается другим и замещает другое в истории. Но все это оттого, что Дух веет, где хочет, и чтобы нас не сдуло, мы, едва отлетит он, застываем коростой обряда, льдом формализма, буквой указа, стандарта. Мы держимся за форму, потому что нам не хватает формы, пожалуй, это единствен­ное, чего нам не хватает, у нас не было и не может быть иерархии или структуры (для этого мы слишком духовны), мы свободно циркули­руем из нигилизма в консерватизм и обратно». Я думаю, что Синяв­ский имел в виду недостаток внутренней, духовной структуры, фор­мы. Именно от этого он выводит избыток внешней бюрократической регламентации.

Эта блестящая характеристика может быть обоснована, не упоми­ная всуе имя Царя Небесного, утешителя, духа истины. Восточносла­вянские племена обладали повышенной гибкостью и восприимчи­востью. Я обязан Д.А. Мачинскому замечанием, что финны жили в лесах, скифы – в степи и только восточные славяне освоили терри­торию от Белого до Черного моря. Но подобные достоинства можно признать и у племен банту. Подгоняемые высыханием Сахары, они прошли сквозь влажные леса до степей Южной Африки. Великую культуру банту при этом не создали и не создали бы ее древляне и вятичи, если бы к славянскому дичку не были привиты чужие ветви. Византийская ветвь дала Андрея Рублева. Западная ветвь дала Достоевского и Толстого; форма романа, которую они развили и использовали для полемики с Западом, сложилась под пером Сервантеса и укоренилась во Франции и Англии, прежде чем попала в Россию. Так же как образ Троицы, усовершенствованный Рублевым, имеет долгую историю до возникновения России. Синявский прав: русский гений способен влиться в любую форму (и усовершенствовать ее – добавлю от себя), но теряет силу, когда нужно создание форм».

Григорий Померанц, «Россия на перекрёстке культур».